Иосиф Бродский:
"Когда-то у
меня была идея - каждое Рождество писать по стихотворению. И, как правило, когда
приближается Рождество, я начинаю обо всем этом подумывать."
Соломон Волков. Диалоги с Бродским
Справка: Иосиф Бродский написал около трех десятков «рождественских»
стихотворений
( см.
библиотеку Машкова )
Второе рождество на
берегу
незамерзающего Понта
Звезда Царей над изгородью порта:
И не
могу сказать, что не могу
жить без тебя, поскольку я живу,
Как видно из
бумаги. Существую;
глотаю пиво, пачкаю листву и
топчу траву.
Теперь в кофейне, из которой мы,
как и пристало временно счастливым,
беззвучным были выброшены взрывом
в грядущее, под натиском зимы
бежав на юг, я пальцами черчу
на мраморе для бедных;
поодаль нимфы
прыгают, на бедрах
задрав порчу.
Что, боги, - если бурое пятно
в
окне символизирует вас, боги –
стремились вы нам высказать в итоге?
Грядущее настало, и оно
переносимо; падает предмет,
скрипач выходит,
музыка не длится,
и море все морщинистей, и лица.
А ветра нет.
Когда-нибудь оно, а не – увы –
мы, захлестнет решетку променада
и двинется под возгласы «не надо»,
вздымая гребни выше головы,
Туда,
где ты пила свое вино,
спала в саду, просушивала блузку, -
круша столы,
грядущему моллюску
готовя дно.
1971, Ялта
РОЖДЕСТВЕНСКИЙ
РОМАНС
Евгению Рейну, с любовью
Плывет в тоске необьяснимой
среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый
из
Александровского сада,
ночной фонарик нелюдимый,
на розу желтую похожий,
над головой своих любимых,
у ног прохожих.
Плывет в тоске
необьяснимой
пчелиный ход сомнамбул, пьяниц.
В ночной столице фотоснимок
печально сделал иностранец,
и выезжает на Ордынку
такси с больными
седоками,
и мертвецы стоят в обнимку
с особняками.
Плывет в
тоске необьяснимой
певец печальный по столице,
стоит у лавки керосинной
печальный дворник круглолицый,
спешит по улице невзрачной
любовник
старый и красивый.
Полночный поезд новобрачный
плывет в тоске
необьяснимой.
Плывет во мгле замоскворецкой,
плывет в несчастие
случайный,
блуждает выговор еврейский
на желтой лестнице печальной,
и от любви до невеселья
под Новый год, под воскресенье,
плывет
красотка записная,
своей тоски не обьясняя.
Плывет в глазах холодный
вечер,
дрожат снежинки на вагоне,
морозный ветер, бледный ветер
обтянет красные ладони,
и льется мед огней вечерних
и пахнет сладкою
халвою,
ночной пирог несет сочельник
над головою.
Твой Новый год
по темно-синей
волне средь моря городского
плывет в тоске необьяснимой,
как будто жизнь начнется снова,
как будто будет свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба,
как будто жизнь качнется вправо,
качнувшись влево.
28 декабря 1961
24 ДЕКАБРЯ 1971 ГОДА
V.S.
В Рождество все немного волхвы.
В продовольственных слякоть
и давка.
Из-за банки кофейной халвы
производит осаду прилавка
грудой
свертков навьюченный люд:
каждый сам себе царь и верблюд.
Сетки,
сумки, авоськи, кульки,
шапки, галстуки, сбитые набок.
Запах водки, хвои
и трески,
мандаринов, корицы и яблок.
Хаос лиц, и не видно тропы
в
Вифлеем из-за снежной крупы.
И разносчики скромных даров
в транспорт
прыгают, ломятся в двери,
исчезают в провалах дворов,
даже зная, что
пусто в пещере:
ни животных, ни яслей, ни Той,
над Которою — нимб
золотой.
Пустота. Но при мысли о ней
видишь вдруг как бы свет
ниоткуда.
Знал бы Ирод, что чем он сильней,
тем верней, неизбежнее чудо.
Постоянство такого родства —
основной механизм Рождества.
То и
празднуют нынче везде,
что Его приближенье, сдвигая
все столы. Не
потребность в звезде
пусть еще, но уж воля благая
в человеках видна
издали,
и костры пастухи разожгли.
Валит снег; не дымят, но трубят
трубы кровель. Все лица как пятна.
Ирод пьет. Бабы прячут ребят.
Кто
грядет — никому непонятно:
мы не знаем примет, и сердца
могут вдруг не
признать пришлеца.
Но, когда на дверном сквозняке
из тумана ночного
густого
возникает фигура в платке,
и Младенца, и Духа Святого
ощущаешь в себе без стыда;
смотришь в небо и видишь — звезда.
1 ЯНВАРЯ 1965 ГОДА
Волхвы забудут адрес твой.
Не будет
звезд над головой.
И только ветра сиплый вой
расслышишь ты, как встарь.
Ты сбросишь тень с усталых плеч,
задув свечу, пред тем как лечь.
Поскольку больше дней, чем свеч,
сулит нам календарь.
Что это?
Грусть? Возможно, грусть.
Напев, знакомый наизусть.
Он повторяется. И
пусть.
Пусть повторится впредь.
Пусть он звучит и в смертный час,
как благодарность уст и глаз
тому, что заставляет нас
порою вдаль
смотреть.
И молча глядя в потолок,
поскольку явно пуст чулок,
поймешь, что скупость - лишь залог
того, что слишком стар.
Что
поздно верить чудесам.
И взгляд подняв свой к небесам,
ты вдруг
почувствуешь, что сам –
чистосердечный дар.
...
...
...